в костюмах, составляющих смесь черкесского с нижегородским». С каким умыслом помянул автор всуе мой родной город? Имелась ли в виду экипировка Нижегородского полка, в котором сам М.Ю. нес службу на Кавказе? Или же определение дано в том же ироническом, насмешливо пренебрежительном смысле, что и у милого Александра Сергеевича, когда тот писал о смеси французского с нижегородским? В любом случае нижегородское еще аукнется Лермонтову – причем в наихудшей из всех возможных его интерпретаций: знаете ли вы, что уроженцем моего родного города был печально известный господин Мартынов?
Временами автор настолько четко схватывал – буквально на лету ловил – мысль или эмоцию и тут же облекал ее в слова, что руки просто чесались надергать из романа цитат. Ну, сами посудите, разве это не прелесть: «Зло порождает зло. Первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого. Идея зла не может войти в голову человека без того, чтобы он не захотел приложить ее к действительности».
Выходит, зря Бутусов пел: «Они не были боги, откуда им знать про добро и зло», к тому же незнание, говорят, не освобождает от ответственности.
Говоря о романе, невозможно обойти стороной личность главного персонажа. Волк-одиночка со, скажем так, весьма своеобразным чувством юмора. Мрачный философ-фаталист и страстный герой-любовник, лихой удачливый бретер и стихийный психолог-самоучка. Не подметил в Печорине какого-то особого аглицкого сплина – ну, переел человек малость впечатлений, плюс собственное везение его изрядно избаловало – с кем не бывает? То же можно сказать и о его отношениях с женским полом. Ни запредельной черствости, ни экзальтированной чувствительности Печорин не демонстрирует. С каждой из дам он действует ровно тем образом, чтобы оставаться адекватным обстоятельствам, руководствуясь известным принципом «Чем меньше женщину мы любим…». И когда в случае с Верой принцип сработал с точностью до наоборот, он реагирует именно так, как любой другой на его месте. Единственный момент, в котором Печорина не могу и не желаю ни понять, ни простить, – это эпизод, в котором он осадил кинувшегося к нему Максима Максимыча. Обидеть сентиментального старика – все равно что у ребенка конфету отнять или ударить дружелюбного пса. Никакой психологической подоплеки или мотива для подобного поступка у героя не было. Стыдно, брат Григорий! Стыдно и нехорошо!
Думаю, ни для кого не открою Америк, если скажу, что «Герой нашего времени» – один из величайших шедевров мировой литературы, не только не потускневший за полтора с лишним столетия, но, напротив, подобно хорошему вину, с каждым годом становящийся все ценнее, обретая новые смыслы и значения. Печорин же по-прежнему остается истинным героем – как своего собственного, так и нашего с вами времени.
В аудиоформате книга представлена во множестве озвучек. И как роман, и как спектакль, и в виде отрывков и фрагментов. Полностью произведение читают Иван Басов, Дмитрий Быков (тот самый, который сначала – журналист и куртуазный маньерист, а потом – популярный романист и даже литературовед), Юрий Заборовский (ну, этого диктора все знают), Илья Змеев, Вадим Максимов, Максим Пинскер, Олег Федоров, Вадим Цимбалов. Радиоспектакли по роману датированы 1954, 1979 и 2008 годами. В их записи принимали участие такие замечательные артисты, как, например, Александр Кайдановский и Лев Дуров, а также хорошо знакомые любителям аудиокниг Наталья и Иван Литвиновы. Сокращенными же версиями и отрывками (эти надлежит читать в самую последнюю очередь, когда полный текст уже освоен и усвоен и хочется просто перелистать любимые страницы) нас побалуют Виктор Зозулин, Степан Старчиков, Вера Енютина и Валерий Лекарев.
«У нас тоже любой человек может выйти на Красную площадь и крикнуть: “Долой Трумена!” – и ему тоже ничего не будет» (из анекдота)
Трумен Капоте. Завтрак у Тиффани / Перев. с англ. Виктора Голышева. М.: Слово, 1995
Повесть американского писателя Трумена Капоте «Завтрак у Тиффани» впервые прочел много лет назад после просмотра одноименного фильма с Одри Хепберн в главной роли. И остался, помнится, недоволен – как экранизацией, так и литературным первоисточником.
Кино показалось мне забавным, но пустоватым, о чем не преминул сообщить своим знакомым, порекомендовавшим мне эту картину. И был буквально сметен шквалом гневных отповедей, краеугольными камнями коих оказались понятия «классика» и «не замай». К тому времени уже сформировал свои собственные представления о классике и классицизме (спасибо родному филфаку!) – поэтому для чистоты эксперимента решил обратиться к самой повести Трумена Капоте.
И не прогадал. Скрытое стало явным, смысл проявился. Тот смысл, который определенно вкладывал в свое произведение автор и который щедрыми мазками заретушировали создатели голливудской экранизации.
Холли оказалась не просто типичной «плохой девочкой», но очень плохой, прямо-таки ужасной. Лишившись обаяния Одри Хепберн, она превратилась в этакий гротескный образ – циничную, расчетливую, вульгарную стерву, и все попытки автора сообщить ей некое очарование, взглянуть на нее влюбленным оком художника, как на прелестного дикого зверька, естественного – а-ля Руссо – человека, на мой взгляд, оказались безуспешны. Все ее танцы с австралийскими солдатами и слезы по убитому брату – сплошная липа, а истинная суть героини – ее ненасытная алчность и воинствующая бездуховность (я не о тех духах, флаконы которых она била о стены, изображая страдания малышки Антигоны). Тем интереснее пронаблюдать, до каких пределов притворства способен дойти человек, преследуя свои интересы, сколь самозабвенно он отдается игре, и кто скажет, где кончается жизнь и начинается театр? Эх, Сэлинджера бы – да на эту куклу! Уж он-то умел распознавать пошлого обывателя и знал, как с ним поступить, – то-то б перья полетели!
Можно понять режиссера: нечего было и думать, чтобы выталкивать столь противоречивую фигуру на первый план в фильме, который должен был тронуть сердца миллионов. Пришлось ему прибегнуть к своим нехитрым фокусам. Сначала волосы: лупоглазая блондинка Холли превратилась в милую брюнетку Одри. Затем – фон. Дабы героиня, со своим промыслом, не казалась уж слишком аморальной, герой в срочном порядке вынужден был заделаться жиголо – молодым преуспевающим проститутом при стареющих состоятельных дамах. Теперь они стали два сапога – пара. Как говорится, ворон ворону, рыбак рыбака и т. д. И исчез напрочь тот восхитительный дисбаланс между наивным желторотым птенчиком и юной целеустремленной акулой, что поддерживал в зыбком равновесии всю повесть.
Про венчающий экранизацию хеппи-энд и вовсе молчу. Знаю, что иначе и быть не могло, что по законам киношного жанра без него – никуда, и что герои будут делать дальше с ее запросами и его возможностями – не наше собачье (зрительское) дело, но книжный финал, на мой вкус и цвет,
